Леонид Полежаев: «Я знаю свое место»

Мы разговаривали с Леонидом Полежаевым в его кабинете в офисе фонда «Духовное наследие». Сидели — глаза в глаза. В воздухе чувствовалось напряжение. В свое время я написал немало язвительных заметок о нем. Он ни разу не ответил. Это молчание рождало во мне еще большую желчь.

И вот выпал случай поговорить.

— Я меньше всего хотел бы беседовать об Омске... Мне это неинтересно, — сразу предупредил Полежаев.

У меня высохли губы. Я всегда робел перед ним.

— Это понятная омичам часть вашей жизни.

— Но не лучшая... — ответил он. — Лучшая осталась там... В Казахстане!

«Тебя просто оклеветали...»

— Там вы сформировались как политик с восточным оттенком?

— В Казахстане я прошел все университеты! Получил колоссальную практику. В Омске я ничего не приобрел, только отдавал. Казахстан — страна с восточной философией. Миллионы сосланных, раскулаченных, репрессированных со всей страны. Ученые, инженеры, интеллигенция... Разных взглядов, идеологий, культуры — талантливые люди, которые попали в жернова довоенной политики. Там сформировалась такая интеллектуальная среда, где вдумчивый человек мог бесконечно черпать знания.

— Как вам удалось стать в этой среде своим?

— Не знаю. Выбирали они — не я. Мой учитель — Эрик Христофорович Гукасов, человек сложной судьбы, внук известного бакинского нефтепромышленника. Отца Гукасова расстреляли в 1938-м, а семью сослали в Казахстан. Он профессионально здесь сложился, имел безупречную репутацию. Кстати, сначала Гукасов был категорически против моего назначения начальником треста «Иртышсовхозстрой», хотя обком партии настаивал на моей кандидатуре.

— Вам было около 30? — я люблю уточнять возраст, примеряя чужие достижения на свои 32 года.

— Чуть больше. Но я хорошо помню тот день. Гукасов вел тяжелейшие переговоры с секретарями обкома. Его репутация была невероятно высока. Поработать с таким человеком — это подарок судьбы. Я с волнением ждал, чем же закончатся их препирательства. В 9 вечера меня пригласили в обком, говорят: «Товарищ Гукасов принял наше предложение». На следующий день в 9 утра он строго спросил меня: «Где ваш главный инженер, где бухгалтер?». Я растерялся, я же не мог, говорю, их за ночь найти. «Как это не мог?» — удивился он.

— Тренировал вас немножко?

— Конечно, — понимающе кивнул Полежаев. — Он только через три года мне признался: «Знаешь, почему я был против?». «Мне это безразлично, вы же меня не знали», — отвечаю. — «Тебя просто оклеветали».

«Партия — это не твое...»

— К тому времени уже обзавелись врагами?

— Всегда были те, кто пытался сдержать развитие моей карьеры. Хотя по партийной линии я сам ее сдерживал. Когда мне в Павлодаре предложили должность заведующего строительным отделом обкома, я позвонил Гукасову. Он был встревожен этим сообщением. «Ты не должен этого делать — это не твое», — сказал он. Я, естественно, отказался.

— От таких должностей отказывались в Союзе?

— Почти никогда. Надо было видеть глаза секретаря обкома, когда я ему сообщил о своем решении, — мой собеседник показательно вытаращил глаза. — Как так? Этот вопрос согласован в ЦК КПСС! Но секретарь был интеллигентным человеком. Он все понял. Вскоре я покинул Павлодар. Гукасов назначил меня начальником стройки канала «Иртыш-Караганда».

— Вам 36 лет, вы приезжаете на стройку, где сидят такие опытные бонзы. На вас не смотрели как на мальчика?

— Смотрели... Там словоблудием и шелухой никому голову не заморочишь. Тебя раскусят за пять минут. Пришлось показывать характер. Были очень авторитетные люди, с которыми я сразу отказался работать. Главный инженер строительства, его зам... Уволил! Это были люди другой крови. Они не вписывались в мою систему управления.

«Время русских в Казахстане закончилось»

— С будущим казахским президентом Нурсултаном Назарбаевым в этот период познакомились?

— Несколько позже. Он был секретарем парткома металлургического комбината, потом стал секретарем по промышленности обкома партии, а я первым замом председателя карагандинского облисполкома. Можете представить себе тот состав руководителей этой области? Назарбаев, Полежаев... А мы были не самые крутые парни — были и круче!

— Караганда с городами-сателлитами... На тот момент население около 3 млн человек. У вас огромное влияние на территории, почему вернулись в Омск — в управление водного хозяйства, где работало 50 человек?

— 23 декабря 1986 года... — назвав дату, Полежаев замолчал. Он смотрел испытывающим взглядом, а я тщетно пытался вспомнить хоть что-то из этого периода истории. Чуть не ляпнул про чернобыльскую аварию.

— Вот, видите, вы ничего не знаете, — дал оценку первый губернатор Омской области, хочется верить, что всему нашему поколению, а не лично мне. — Это начало распада Советского Союза. Первое антисоветское выступление в Казахстане. На улицы вышли тысячи студентов. 

Теперь эту дату я запомню надолго.

— Назначили нового секретаря карагандинского обкома, — продолжал Леонид Полежаев. — Русского, но не проживающего в республике, а варяга из Москвы. Это вызвало возмущение в области. А решать уличную проблему фактически пришлось мне. Горячие головы предлагали ввести в город войска или натравить на студентов шахтеров. Была бы кровавая бойня! Я не допустил ее! Более того, когда на заседании бюро обкома рассматривали последствия этого демарша, я призывал никого не наказывать, не отчислять, не сажать в тюрьму. Тогда стало понятно, что все идет к распаду Союза. Это чувствовалось в национальных республиках, хотя Россия еще спала. Она и сейчас спит. В 500 километрах от Омска кипели политические страсти, а здесь была такая безмятежность — просто глуповская. Как у Салтыкова-Щедрина. Я понял, что время русских в Казахстане закончилось, а, следовательно, и мое.

— Но это глобальная причина, а была, видимо, еще какая-то личная... — предположил я.

— Была, — согласился он. — Я бы еще подумал, остыл, но моя позиция по протестующим не вызвала одобрения у нового секретаря обкома. Возможно, он считал мою кандидатуру неудобной для себя. Вскоре мне было предложено поработать секретарем обкома в Гурьеве — это город у Каспийского моря, где активно развивалась нефтепереработка. Поехал бы туда — был бы олигархом! Но это такое гиблое место.

— Обидело это вас по-человечески?

— Естественно, я был уязвлен. Особенно после фразы: «Мы решили вас проверить». «А на трассе Иртыш — Караганда вы меня не проверили?», — недоумевал я. К тому же опять предлагалась партийная работа, а меня она нисколько не прельщала.

— Из этого родился ваш афоризм: «я вступил в партию, чтобы развалить ее изнутри»?

— Ну это же стеб, — улыбнулся он. — ничего я не разваливал. Она сама благополучно развалилась. Это была такая античеловечная вещь, которая живет только безграмотностью и терпением нашего народа.

— Живет? — я подумал, господин Полежаев имеет в виду и нынешнюю правящую партию. — Вы о современных коммунистах?

— Какие они коммунисты? Приспособленцы, которые эксплуатируют протестное движение! Если говорить об идеальном образе коммуниста, то я сам больший коммунист, чем они вместе взятые.

«Не мой, а свой авторитет вы хотите поднять»

Наш разговор с неизбежностью катился в Омск. Леонид Полежаев, казалось, увлекся и уже был готов коснуться и этого периода своей жизни.

— В Омске почти два года вы не занимались политикой. Как вновь попали в эту струю?

— Неожиданно. В области начинались общественные бурления, митинги... Партийное руководство обвиняли в кастовости, несменяемости. И меня пригласили на должность в облисполком. Как я мог отказаться? Ведь здесь мне дали квартиру, работу. Я предупредил, что они рискуют, приглашая во власть человека сверхизвестного в мелиоративном хозяйстве и гидростроительстве. В этот период мелиорацию нещадно критиковали. Повылазили «зеленые», которые считали, что мы разрушаем экологию. Но они рисковали не только этим. — Леонид Полежаев вдруг засмеялся. — Наверное, они потом пожалели... Я так и не встроился в эту партийную струю. Меня назначали, когда первым секретарем омского обкома был Назаров... Так что это не новая для омичей фамилия. Он предложил мне войти в члены бюро обкома. Я опять категорически отказался.

— Вы, Леонид Константинович, были сложным человеком, не соглашались ни на что...

Он пожал плечами.

— Назаров тогда сказал: «Мы хотим ваш авторитет поднять». «Не мой, а свой авторитет вы хотите поднять», — отвечаю. Так и произошел мой разрыв с партийной организацией. А вскоре меня назначили главой администрации Омской области.

— Многие журналисты того периода вспоминают, что вы были архиоткрытым человеком...

— Я до конца был открытым! — моя фраза его явно задела. — Это вы в своих «Бизнес-курсах» меня рисовали закрытым.

— Но в последние годы к вам действительно было трудно пробиться.

— Естественно, я был перегружен. Вы можете себе представить, какую нагрузку я тащил на своих плечах? Я фактически построил в регионе новую систему отношений, новую власть. Все вокруг разрушается, а ты стоишь один на пепелище и пытаешься что-то строить. На кого опереться? Коммунисты меня не устраивали, демократы — тоже. Они стреляли по мне с обоих бортов!

— Кстати, Александр Минжуренко (в те годы представитель президента в Омской области) до сих пор обижается, что рекомендовал вас на должность губернатора, а вы ему даже бутылку водки не поставили, — этот вопрос явно позабавил Полежаева.

— Александр Васильевич много на себя берет и не понимает мизерности своей роли в этом деле, — засмеялся он. — Рекомендуют и назначают не Минжуренки. Да, с ним советовались, но это был формальный акт. Решение принималось совсем в другом месте. Я-то знаю. Пусть не обижается за эту бутылку водки. Тем более я человек не компанейский.

— Не решали вопросы через застолье?

— Нет, конечно. Это не мой стиль. Не люблю я песни орать и тосты эти бесконечные произносить.

— Старейшие журналисты рассказывают, что во время застолий вы лояльно относились к «перебравшим».

— Я всегда понимал русскую душу. Полжизни проработал на стройке. Знаете, как строители умеют пить?

«Вы делали из меня памятник — не я»

— Со многими людьми перестали общаться после сложения губернаторских полномочий?

— Я всегда знал цену людям. С тобой останутся 3-4 человека, остальные — просто коллеги по службе, им нужно и дальше жить, работать. Они зависят от ревности нового руководства. Зачем их подставлять? Ведь каждый визит ко мне становится известным. Начинаются разговоры, а что там Полежаев делает, что говорит?

— Вам тоже была присуща такая ревность?

— Откуда ей было взяться? Я судил о людях по их профессионализму. Мне неважно было, какому богу ты молишься. Александр Луппов (замгубернатора в 1994-2004 годы) до конца своих дней был коммунистом, но он был хорошим специалистом и порядочным человеком.

— На мой взгляд, в какой-то момент вокруг вас сложился целый сонм льстецов. Журналисты начали писать о вас исключительно как о памятнике...

— Так это же вы делали — не я себе памятники воздвигал. Если бы меня окружали одни льстецы, они бы и по сей день работали в правительстве. Хотите сказать, Валерий Бойко был льстецом? Или Андрей Бесштанько? Они не могли быть льстецами — это люди, преисполненные собственного достоинства.

— В области вас называли «папой». Раздражало?

— Это что-то из области мифологии. Есть в национальном русском характере черта — подобострастие. Создать себе бога и поклоняться ему. Я ненавижу это. Просто ненавижу!

— Но вы управляли этими мифами?

— Безусловно, я пользовался теми приемами, которые почерпнул в Казахстане. Других у меня не было. Считаю их оправданными. Но я никогда не выбирал себе любимчиков, всех держал на равном расстоянии. Никогда не допускал наушничества. За это мог и трудовую книжку вернуть в одну секунду. Это подлецы, ни тебя, ни товарища не пощадят. Я же работал с единомышленниками. Вот вы скажите, разве было противостояние в команде? — задал мне вопрос Леонид Полежаев. Я, конечно, помнил про какие-то аппаратные недомолвки между Александром Артемовым и Владимиром Радулом, но на полновесное противостояние это не тянуло.

— Не было, — согласился я. — Но у этого была и обратная сторона. Говорили, что вы перестали слушать людей и с вами боятся спорить.

— Что вы такое говорите? Мы спорили постоянно по самым разным поводам. Кого я не слушал? Коммунистов? И правильно делал.

— Макиавелли говорил, что государь никогда не должен слушать публичных советов. Согласны?

— Конечно. Как только ты стал заложником этих советов, ты кончился как личность. Ты становишься предметом внешнего управления. Я даже семье не позволял советовать мне. Вы слышали, чтобы моя жена где-то себе что-то позволила? Да вы бы исписали черными чернилами все страницы.

«Ты не можешь быть душенькой»

— Вы очень жесткий человек.

— И требовательный. В первую очередь, к себе. Если ты отвечаешь за регион, ты не можешь быть душенькой. Я питался в столовой облправительства и все спрашивали: «А платит ли Полежаев за это?».

— А вы питались в столовой?

В 90-е годы, наверное?

— Почему только в 90-е? До последнего дня там питался и, конечно, платил, хотя, казалось бы, чего проще придумать какую-то схему. Я персонаж совершенно новый для провинциальной патриархальной омской среды.

— Ваша фраза «я больше священник, чем губернатор» родилась как отражение этой среды?

— Нет, просто мне приходилось в своей работе больше убеждать. А вы думаете, я от чрезмерного желания популяризировать себя садился каждый раз перед телевизором и разъяснял, что и почему я делаю? Это элемент проповеди. Когда ездил в районы, постоянно общался с населением. Собирались целые ДК и мне задавали незаготовленные вопросы, а рубили правду-матку в лоб. А вы говорите, я закрытый.

— На ваших пресс-конференциях сотрудники ГУПТР часто пытались всучить журналистам заготовленные вопросы. Хотя лично я ни разу не брал, всегда задавал свои.

— Видите, вы сами задавали, а кто хотел — тот брал. Я же не могу в эту кухню вникать. Глупо поступали.

Я догадывался об этом, поэтому мои пресс-конференции длились не 40 минут, а два с половиной часа, чтобы каждый мог выговориться.

— Вы сказали, нужно быть жестким, а что насчет жестокости?

— Иногда приходилось проявлять жестокость. Для этого тоже нужно иметь силы. Решения могут быть жестокими по отношению к людям, но они необходимы сегодня, чтобы завтра было лучше. Вот президент сейчас разве не жестокие решения вынужден принимать? Священников на троне не бывает.

— А философ на троне? Ваша философия — это план Полежаева?

— План Полежаева состоит не только из розовых лепестков. Это совокупность управленческих принципов, жесткости, самоограничений. Руководитель такого ранга без философской базы просто не сможет выстраивать диалог с обществом.

«Государство — это зверь»

— Россия — это Левиафан или все-таки медведь, как недавно сказал Путин?

— По сути это одно и то же...

— То есть в любом случае государство — зверь?

— Да, но если Левиафан — мифологический персонаж, то медведь — совершенно конкретный, и мы знаем, каким он бывает жестоким.

— Будучи губернатором вы все проекты замыкали на себя. Вы считаете ручное управление эффективным?

— Это была вынужденная мера. Она эффективна в какие-то исторические периоды — в 90-е годы, в кризис. В это время кто-то должен брать на себя ответственность.

— Как вы реально относились к бизнесу? Считали его священной коровой или дойной?

— Бизнес — наиболее эффективная форма экономического устройства. Какие бы мы ни создавали госмонополии — это все не работает. Нужно развязать руки людям, огородить их от полицейщины, которая уничтожает всякую инициативу, уничтожает людей. Пока мы будем держать руку на горле бизнеса, в стране ничего хорошего не будет. Бизнес надо защищать, а не сажать в тюрьму! Так и напишите, — эта фраза была принципиальной для Полежаева, и я понимал почему.

— Говорят, когда Олег Шишов получил сочинские подряды, вы пророчески предупредили его: «Рассчитаются не с тобой, а рассчитаются тобой».

— Откуда вы взяли эту фразу?

— Слухи! Вы же сами говорили, в России слухи больше, чем жизнь.

— Да, слухи правят миром. Я не помню, чтобы говорил такие слова, но они похожи на правду.

— Вы много уделяли внимания официальной культуре — Гергиеву, Спивакову, Мацуеву... А неформатных омских поэтов Кутилова, Летова не популяризировали. Сказалось ваше личное отношение?

— Конечно, личное. Я просто их не знал. Какой он, Летов, на самом деле? Может он глубокий человек. Но я многих поэтов не знал — невозможно быть всеобъемлющим.

— Как себя ощущаете сегодня, после ухода из власти — свободным или опустошенным?

— Каким бы я ни был здоровым, энергичным, способным генерировать идеи — длительность пребывания во власти взяла свое. Мне надо было уйти на 5 лет раньше. Я так и планировал закончить свою работу, но не получилось.

— На меня произвел впечатление один эпизод. Год назад во время кинофестиваля «Движение» вся омская элита рвалась пройти по красной дорожке в драмтеатр. А вы аккуратно обошли ее стороной, не привлекая к себе внимания. Почему?

— Я знаю свое место. Зачем мне ходить по красным дорожкам? Мол, смотрите: я живой! Мне не нужен пиар. Чего я еще не сказал в этой жизни?

Станислав Жоглик

Фото: Вадим Харламов

Текст опубликован в газете «Деловой Омск» № 4 (057) 3 февраля

Самое актуальное в рубрике: Власть

Больше интересного в жанре: Интервью