Рюкзачок на плечо - и куда?

После затяжных дождей наконец-то наступили ясные деньки, и можно было просто шляться по городу, сидеть на сухих скамейках, рассматривая повеселевших прохожих. Улица уже давно стала вторым домом. Или даже первым, если учесть, что под небом приходилось проводить гораздо больше времени, чем под крышей. И, кажется, люди, встречавшиеся на пути - путём на сей раз служил проспект Маркса, - подозревали в ней бродяжку или, возможно, чокнутую неформалку, с явным неодобрением рассматривая небрежную стрижку, потрёпанные джинсы с футболкой и потёртый рюкзачок на плече. В рюкзачке ничего особенного не хранилось: курточка-ветровка, сборник стихов Ахматовой, паспорт, ну и так, по мелочи.

Она вытащила из бокового кармана мобильник: часа через два мать уйдёт на работу, тогда появится шанс как следует помокнуть в ванной и поспать. Этой ночью у Эдика опять почти до утра гомонили дружки, так что сон получился пунктиром, обрываясь от взрывов хохота в соседней комнате. Пару раз кто-то начинал долбиться к ней, дёргал за ручку, но Эдик, слава богу, хоть одно доброе дело сделал - вставил надёжный замок. После того случая…

Она остановилась у блестящей, чисто вымытой витрины какого-то шикарного магазина, всмотрелась в своё отражение и как-то отстранённо подумала о себе - точнее, назвала своё имя: «Анна». И сама же улыбнулась его несоответствию отразившейся худенькой девочки с взъерошенной соломенной чёлкой над большими ореховыми глазами. Это Эдик ей так всегда говорил: «Анна, у тебя изумительные ореховые глазки. Я обязательно напишу твой портрет». Так и не написал, мистер Обещалкин! Кажется, никогда в жизни она не слышала, чтобы кто-то назвал её Аней или там Анютой. Сколько помнила, даже в глубоком детстве мама в форточку громко кричала ей, бегающей по двору с ребятнёй: «Анна, ужинать!» или «Анна, ты уроки не выучила! Быстро домой!». Девчонки удивлённо таращились на неё, никак не могли привыкнуть, что она не Анька, а Анна, будто уже взрослая.

Как ни странно, даже учителя в школе почему-то обращались к ней так же. А новых педагогов она сама в младших классах слегка обиженно, а в старших - с твёрдым холодком поправляла с первого же раза: «Я - Анна».

Ещё совсем недавно - а кажется сто лет назад - они жили все вместе, втроём: мама, Эдик и она. Мама, вообще-то, закончила университет, но учительницей в школу не пошла. Сейчас у неё салон красоты, один из многих в Омске: причёски, маникюр-педикюр, маски и прочая ерунда. Сама мама всегда выглядит прекрасно - такая светская леди… А Эдик - папа, но папой Анна его ни разу не назвала. Так вот получилось. Когда она ещё только училась говорить, слово «Эдик» стало в её личном лексиконе самым первым. Никто и не сумел объяснить - почему. Наверное, она слышала, что про этого человека все вокруг говорят: «Эдик, Эдик…». И ей понравилось, как это звучит. А что уж там в голове у ребёнка происходит, кто толком-то знает? Конечно, пытались поправить: дескать, не Эдик, а папа. Но ничего не вышло. Поудивлялись, посмеялись и привыкли. Тем более что сам Эдик не возражал. И даже громче всех восторгался и хохотал, высоко поднимал её, крохотульку, к потолку.

По профессии он художник, то есть свободная творческая личность. Эдик до самых глаз зарос рыжей бородой, носит вечные широкие вельветовые штаны и заляпанную красками рубаху навыпуск. Квартира у них двухкомнатная. В маленькой комнате - Анна. Впрочем, там ничего особенного, кроме кроватки, не стояло. Плюс разбросанные по полу игрушки, о которые взрослые запинались и отбрасывали в другое место. В большой комнате - всё остальное: родительская спальня, гостиная и заодно «студия», как говорил Эдик. У стен громоздились так называемые полотна. Эдик нигде не работал, он творил дома, потому и Анну в детский сад не водили. И она, едва научившись ходить, целый день бродила среди этих полотен, вдыхая запахи пыли и краски. Неумытая, кое-как одетая и полуголодная. Когда Анна просила есть, Эдик совал ей в руки кусок хлеба или, чаще всего, баранку, наливал в кружку остывшего чая - в этом и заключался обед. Ему было некогда варить супчик или кашу: могло исчезнуть вдохновение. А мама вечером, погремев пустыми кастрюлями, с какой-то неприятной визгливостью кричала:

- Идиот, ты опять не покормил ребёнка?! Я зарабатываю деньги, а тебе лень рукой шевельнуть!

Эдик терпеливо выслушивал упрёки и мягким голосом отвечал:

- Я не имею права отвлекаться от творчества, пойми, пожалуйста!

Когда Анна стала старше и пошла в школу, учительница писала в дневнике: «Уважаемые родители! Ваша дочь опять в грязной форме и плохо причёсана. У неё нет линейки, карандаша, тетрадей. Примите меры». Они приняли меры только после разговора с директором. Анне обрезали косы, оставив на голове чуть не ёжик, научили пользоваться стиральной машиной. Долго не получалось с глажкой - Анна почему-то боялась обжечься об утюг, но справилась и с этим. А на всякую канцелярию мама стала давать ей деньги: «Покупай сама, что тебе надо». Анне надо было шоколад и мороженое…

Потом, уже классе в седьмом, всё резко изменилось. Маме осточертело кормить «бездельника и бездаря» и его дружков, которые часто приходили к Эдику обсудить его картины. Они приносили водку, Эдик варил пельмени, и эти люди, тоже большей частью бородатые и какие-то неопрятные, рассаживались вокруг «полотен», пили и спорили, иногда хватая друг друга за грудки. Пьяный Эдик горько лохматил чуб и проливал слёзы от своей «непонятости». Анне становилось плохо от густого табачного дыма и отвратительного запаха водки, от криков и матов. Она выскальзывала из квартиры и гуляла или шла в районную библиотеку, где было тихо, светло и уютно. Так она полюбила читать, а её полюбили библиотекарши, которые, видимо, чувствовали, что эта девочка приходит сюда не только из желания полистать книжки и журналы.

Когда Анне было тринадцать, мама спустила Эдика с лестницы - так она сама, волнуясь и заметно дрожа от пережитого события, рассказывала кому-то по телефону сразу же после спуска. Следом она выкинула «великие произведения» и тощий чемоданчик. Эдик от горя - так обращаться с его картинами! - раскричался на весь подъезд. Но это ему не помогло. Спустя три дня он позвонил Анне и продиктовал адрес. Кто-то из друзей пустил его в свою квартиру, которая стояла закрытой по причине очередной женитьбы её хозяина.

Мама закатила на радостях ремонт, успокоилась. Но позже начала нервничать и… отправлять Анну ночевать к Эдику. Её даже не волновало, что дочке с утра придётся добираться в школу на двух автобусах. Анна, конечно, сообразила, что у мамы появился кавалер, и мешать ей не хотела.

Эдик не возражал, даже радовался приходам Анны. Но у него - на свободе-то! - каждый вечер собирались приятели, оставались на ночь, спали вповалку. Однажды, когда Эдик уже «отрубился», один из художников попробовал залезть к Анне под одеяло. Она ударила его очень удачно - кровь из носа хлестанула фонтаном. Утром Эдик добавил ему и врезал в дверь замок. Но ночевать у него с тех пор Анна побаивалась. А мама… Мама, хоть и покупала Анне одежду и даже ходила на собрания в школу, с трудом выносила её присутствие в доме по вечерам. Иногда Анна, чувствуя закипающее в маме раздражение, сама говорила: «Навещу Эдика». И видела, как мама пытается скрыть радость. А Эдик в последнее время не очень-то ликовал, открывая ей дверь. Анна ведь повзрослела - и ему, наверное, стало стыдно за свои оргии.

Анна давно уже копит деньги: то мама даст, то Эдик подкинет. Через год она закончит школу и уедет в Москву. Почему-то ей верится, что там у неё всё сложится. Что «всё» - пока не знает, но обязательно уедет. Кому она здесь-то нужна?

Материал был опубликован в газете «Ваш ОРЕОЛ» № 35(555) от 2 сентября 2009 г.

Самое актуальное в рубрике: Так и живём

Больше интересного в жанре: Статьи