Роман Канушин Виктору Шкуренко: «Иногда у меня даже появляется мысль: «А что плохого в тюрьме?»

Роман, поздравляю тебя с освобождением. А в каком статусе ты находился последние месяцы?

— Я отбывал срок в колонии-поселении, работал по контракту.

Насколько я знаю, по контракту на своем же предприятии?

— Верно. Им сейчас управляет моя дочь Настя. Фактически она мой работодатель.

Наверное, сидишь в директорском кресле в своем же кабинете и руководишь — прям как раньше? (С улыбкой.)

— Если бы. Разнорабочий я. (Смех.) Мне не положено занимать руководящие должности.

Вот так карьерный рост! И какой у тебя был распорядок дня?

— В семь утра я выезжал из колонии, весь день находился на работе, в восемь вечера возвращался по месту прописки, там ночевал. В течение дня трижды отмечался — по скайпу или лично, на производство приезжал проверяющий.

То есть ты был прописан в тюрьме?

— Да, в Осташково.

А сколько еще оставалось до конца срока?

— 3,5 года.

Знаю, что в тюрьме ты стал верующим человеком. Мне, атеисту, сложно представить, как ты, столь сильная личность, вдруг в корне изменил свое мировоззрение...

— Помнишь, я рассказывал, что еще в 2009 году сидел в СИЗО, в Кургане?

Да, я тогда узнал от тебя много жутких вещей про это место.

— Ну вот, а теперь представь, меня там закрыли почти на год, без суда и следствия. Больше десяти месяцев я провел в изоляции от общества, в условиях постоянных провокаций, которых нельзя было избежать. Целых полгода мне ничего не предъявляли, только возили на суд, где в очередной раз продлевали время пребывания в СИЗО. Я подключал знакомых, административный ресурс, который у меня на тот момент имелся, адвокатов — и никто не мог помочь. Постепенно понял, что выхода нет. Ты сам ничего не решаешь, за тебя все решают совершенно другие люди. Что делать? Кого просить о помощи в такой ситуации? Только Господа Бога.

То есть вера тебе потребовалась для того, чтобы преодолеть проблемы?

— Ты все верно понял. Говоришь прям как человек, который недавно освободился. (Смеются.) Но знаешь, тогда, в Кургане, я совершил ошибку. Господь протянул мне руку помощи, проблемы решились. Я вышел, начал работать и снова грешить, причем больше, чем до СИЗО. В итоге меня вновь осудили. Я тогда отправился «в командировку», которая затянулась на 1 год 3 месяца. У Меренкова, кстати, была такая же ситуация.

А как тебе вообще жилось, пока ты был в розыске? Я бы не мог ни спать, ни есть, это очень тяжело психологически.

— Постоянно оглядывался, озирался по сторонам — не мент ли там идет (с улыбкой)... Когда меня осудили на 6,5 лет, я пребывал в растерянности, все думал: «За что?» Понимание пришло потом, когда появилась возможность подумать, что именно я сделал. Тогда на меня буквально снизошло озарение. Я проанализировал годы на свободе, свои проступки и уже четко понимал, за что меня сажают и почему… В тот момент со мной происходили вещи, которые можно было объяснить только участием высших сил.

Кто сидел рядом с тобой?

— В основном молодые ребята. Многие осуждены за продажу наркотиков, воровство. Причем 90% попали в тюрьму совершенно справедливо. Большинство четко осознают, что совершили преступление, за которое нужно нести наказание. Я воспринимаю тюрьму как необходимый институт воспитания и наказания, без которого человечество не сможет жить. Признаюсь, у меня даже возникала мысль: «А что плохого в тюрьме?»

(С недоумением.) Ты серьезно?

— Для определенной категории людей тюрьма, как ни странно, возможность как-то развиваться, найти себе применение. Многие выходят на волю, и не знают, в какой сфере реализовать себя, как адаптироваться к новым условиям. В итоге опять совершают проступки и идут на осуждение по второму-третьему кругу. Люди привыкают к жизни в заточении, им в прямом смысле этого слова нравится, что о них там заботятся — одевают, кормят.

И у тебя совсем нет претензий к бытовым условиям в колонии?

— Если условия содержания будут слишком хорошими, то заключенных оттуда вообще не выгонишь. (Смеются.)

А чего больше всего не хватает за решеткой, может быть, книг?

— Не хватает вкусной еды. А главное — нет свободы. Ты сидишь в замкнутом пространстве, каждый день, неделю, месяц, год видишь одних и тех же людей и ничего не можешь с этим поделать.

Помню, читал в СМИ комментарий адвоката Андрея Хабарова, он говорил, что в колонии ты возглавляешь какое-то «серьезное производство».

— Да, на «восьмерке» (имеется в виду колония № 8. — НО») я был кем-то вроде старшего промышленной зоны, которая расположена на территории колонии. Работа мне сильно помогала. Ведь самое страшное на зоне — не работать. Оказавшись без привычного занятия, люди, привыкшие к активной жизни на воле, начинают изнывать от скуки. Сидеть в бараке без дела — самое страшное наказание. Даже люди, которые в гражданской жизни были самыми отъявленными лоботрясами, в тюрьме страдают от безделья, буквально сходят с ума.

Тем более что, насколько я понимаю, в течение дня вам нельзя даже прилечь?

— Для кого-то могут быть определенные послабления, но большинству действительно запрещается лежать. Можно только по расписанию выходить на улицу и кушать три раза в день. Поэтому любая возможность куда-то выехать, чем-то заняться, воспринимается как подарок. Знаешь, как это происходит? «Работать пойдешь?» «Пойду!!!» (Смеется.) На работу соглашаются все без разбора. Самое страшное наказание — лишиться занятия. В 13-й колонии, где я находился, рабочих мест мало, поэтому многие трудились по контракту, как и я.

В общем, работа скрашивала тебе жизнь в неволе?

— Еще как! Просиживать все время в бараке точно бы не смог. Представь — в одно ухо тебе рассказывают, как накуриться и сварить «крокодила», во второе — как вскрыть банкомат. Я их останавливаю: «Ты зачем мне это говоришь?» Отвечают: «Ну мало ли, может в жизни пригодится» (общий смех).

Ну а ты бы в ответ рассказал им свою историю — как создать бизнес.

— Да ну ты брось, мой опыт ничто по сравнению с их. (Смех.)

В «восьмерке» с тобой сидели же и другие известные заключенные?

— Да, и Шишов (Олег, бывший гендиректор НПО «Мостовик»), и Гамбург (Юрий, бывший первый зампред областного правительства), и Алексеев (Сергей, экс-министр образования. — «НО»).

А ты с ними держался или с наркоманами? (С улыбкой.)

— Каждый ищет свой круг общения. Наркоман с наркоманом обсуждают, кому лучше продать, вор с вором делятся опытом, как вскрыть банкомат. Они даже ложатся рядом! Мы, осужденные по экономическим статьям, старались держаться друг друга.

Экономисты с экономистами.

— Ну да — с Вовой Шароновым (основатель «Группы Транспортных Компаний», осужден в 2015 году за мошенничество. — «НО»), Вадиком Титовым (экс-гендиректор ООО «МИГ-21 век», осужден в тот же период по аналогичной статье. — «НО»). Конечно, скорее, сблизились с ними исходя из человеческих качеств, а не статусов.

А молодые зеки обращались к вам за советом? Ты вообще там в авторитете был?

— Обращались. Ведь молодые, какими бы оторвами они ни были, все равно понимают, что срок рано или поздно закончится и нужно будет как-то устраивать жизнь на воле. А тут у тебя под боком есть человек, у которого имеется бизнес, так почему бы не прицепиться к нему, не посоветоваться, не установить контакт? И у меня, и у Шишова, и у Лаутеншлегера (Виктор, руководитель управления Россельхознадзора, осужден в 2015 году за мошенничество. — «НО»), и у Гамбурга хоть и была определенная изоляция, но к нам многие подходили и общались.

Прям любой наркоман мог подойти? (С недоверием.)

— Ну фактически да. Другое дело, насколько продолжительной была эта коммуникация. (Смеется.) Кстати, все вели себя очень корректно — не было ни панибратства со стороны обычных зеков, ни пренебрежения со стороны випов. Все всё прекрасно понимали.

Я вот слушаю тебя и замечаю, что твой лексикон не изменился. Это все мифы, что в тюрьме говорят на своем сленге?

— Там действительно многие переходят на «блатной» язык. Но обычно его перенимают совсем молодые люди. На воле они еще не успели сформироваться, и их становление происходит в тюрьме.

За то время, что ты сидел, возникал ли когда-то риск для жизни?

— Нет, ни разу.

А насколько близки к реальности истории о жестокости тюремных надзирателей, охранников?

— Власть надзирателей основана на страхе зеков перед ними. Это логично. Потому что иных способов заставить себя уважать просто нет, сделать это можно только через силу. Там все регулируется на уровне животного страха. Есть только кнут — пряником и не пахнет. Дашь слабину — заключенные тебя просто съедят, будут тобой управлять. Охранника не волнует, кто ты. Ему просто нужно быть над зеком, и все.

Неужели нет никакого дифференцированного подхода и могут огреть дубинкой и какого-нибудь карманного воришку, и бывшего статусного чиновника?

— Поначалу ко всем одинаковый подход. Все зеки приехали на одной машине, какая тут дифференциация?! Но спустя два-три месяца, конечно, уже начинают понимать, кто есть кто... Кстати, тюрьма сразу выявляет всю сущность человека, обнаруживает все черты характера. Как бы ты ни пытался их маскировать, они все равно прорвутся... У нас в «восьмерке» была конкуренция с Вовой Шароновым за пост коменданта промышленной зоны. В конце концов я для себя понял, что воевать с ним мне незачем, и ушел. Хочет человек этим заниматься — ну пусть занимается.

Сейчас, как я понимаю, по контракту с твоей компанией работают и другие зеки?

— Да. Но я всех подряд не беру, провожу отбор. Сразу предупреждаю: «Даю тебе один шанс. Не вышел один раз на работу — все, больше не приходи».

А коллектив компании нормально относится к тому, что к ним приходят работать осужденные?

— А куда коллективу деваться? Если вдруг появляются какие-то претензии, я им говорю: «Что бунтуем? Если вы вдруг забыли, я точно такой же». Они сразу успокаиваются. (Смеются.) У меня, кстати, работают не только заключенные, но и сотрудники «восьмерки». Как-то пришел устраиваться надзиратель. Первый месяц мы привыкали к тому, что здесь в роли подчиненного уже выступаю не я, а он. (Смеются.) Ну ничего, привыкли. Ведь в тюрьме все знают, что рано или поздно срок окончится, и у всех есть шанс встретиться на воле.

И охранники, наверное, тоже об этом знают? (Со смехом.)

— Конечно, они знают об этом как никто другой.

Ладно, о тюрьме можно говорить бесконечно. Но ты для меня в первую очередь предприниматель, и я тебя уважаю только за то, что ты выбрал для себя не какую-то одну нишу, а развиваешь сразу несколько направлений. Я насчитал их пять.

— Ну помимо этих пяти есть еще и более мелкие. Я начинал с организации оптовых поставок свежемороженой морской рыбы. Но это достаточно тяжелый бизнес. У нас действует всего три порта — во Владивостоке, Санкт-Петербурге и Мурманске. Транзит шел через всю страну, я сидел в середине этого пути. Когда пришли крупные игроки, я понял, что мне нужен какой-то запасной бизнес.

Слушай, ну у меня такая же ситуация — приходят федералы, крупные сетевики, но мы не сдаемся, продолжаем развивать свою тему.

— Ну в моем случае не последнюю роль сыграл человеческий фактор: на моих базах в Санкт-Петербурге, Владивостоке элементарно был кадровый голод. В итоге мне пришлось «выйти из флота». Закрыв этот бизнес, мы создали торговый дом и затем уже насыщали его дополнительными производствами, которые приносят нам доход в другие сезоны, нежели рыба. Когда в поле моего зрения попадали производства, которыми я потенциально мог бы заняться, всегда оценивал их с позиции сезонности. Так у меня появилось производство пресервов.

В этом направлении ты, наверное, лидер в Омске?

— Ну есть же еще «Фише». Признаюсь — в свое время я даже пытался переманить у них некоторые кадры (с улыбкой)... Но они молодцы — несмотря на все свои проблемы, держатся на плаву, не разбегаются.

А в кондитерке как ты оказался?

— Мне предложили купить кондитерское производство — все это расположено в Любино. Я приехал посмотреть объект — здание находилось в хорошем состоянии, ничего не расхищено, не растащено, однако не работает. Ну мы и решили попробовать.

Твоя бизнес-модель, конечно, оригинальна и имеет право на жизнь. Но у нее есть недостаток — при таком количестве разных направлений сложно достичь максимальной финансовой, операционной и стратегической концентрации. Ты же не являешься лидером по омскому рынку ни в одном из своих направлений?

— В кондитерке мы когда-то начинали примерно на одних позициях со «Сладуницей». У нас производство в Любино, у них — в Марьяновке. Мы делили между собой кадры. Но в итоге они ушли от нас так далеко, что нет никакого смысла теперь их догонять. У них уже совсем иной уровень.

А вы рассматриваете для себя возможность вложиться еще во что-то новое?

— Мы начали производить тару, приглядываемся к мельничному производству.

В Омске у вас есть сеть магазинов. Какова доля продаж вашей продукции через них?

— Небольшая, всего процента три. Эти магазины для нас скорее имиджевые проекты. Фактически мы эти точки не развиваем.

Совокупный оборот всех ваших предприятий сейчас какой — я полагаю около 1 миллиарда?

(Улыбается.)

Ну скажи тогда сколько сотрудников работает? Около тысячи?

— Полторы.

Я помню 2014 год. Тебя как раз осудили, в стране кризис, у компании долговая нагрузка. Однако твоя дочь Анастасия смогла где-то договориться с банками, кого-то попросить о помощи, в том числе и я, как мог, посодействовал. В итоге ей удалось сохранить твое дело. Считаю, что ей выдался уникальный шанс, которого, возможно, никогда не получат наши дети. А ты сам как оцениваешь работу дочери?

— Она семь лет жила за границей, потом вернулась в Россию, три года проработала на нашем предприятии экономистом, и тут меня осудили. Дочери пришлось взять на себя все управление бизнесом. Если бы не она, у нас бы сейчас ничего не было. Настя смогла снизить кредитную нагрузку до уровня, который считала не рискованным, закрыла нерентабельные направления, избавилась от активов и имущества, которые не были в должной степени эффективны — например, продала наш железнодорожный транспорт. Вообще дочь привнесла много нового. Некоторые ее управленческие решения я так до конца и не понял и вряд ли бы смог рисковать в отдельных ситуациях, как она, но положительный эффект от ее периода руководства компанией налицо.

Настя рассказывала, что спустя какое-то время после того, как тебя посадили, ты стал и выглядеть, и чувствовать себя лучше, чем когда был на воле.

— Так и есть. Не зря система называется службой исполнения наказаний. Правда, термин «наказание» диалектически сложно вплетается в сознание осужденного. Ну как так? Какие-то люди взяли и тебя наказали! Часто это воспринимается как несправедливость. А вот термин «исправление» несет в себе совершенно иной смысл, в роли судьи ты выступаешь уже сам.

То есть у тебя внутри шел собственный судебный процесс?

— Конечно.

Неужели совсем нет обиды на государство?

— Я понимаю, что государству было выгодно отправить в тюрьму нас, чтобы избежать посадки следующего эшелона.

Ты выглядишь каким-то смиренным, что ли. Если бы меня, предпринимателя, который приносит налоги в бюджет, и дает рабочие места, вдруг посадили, я бы вышел из тюрьмы отъявленным оппозиционером, разносил бы в пух и прах власть и считал, что имею на это полное право. Олег Шишов вон рвал и метал, а ты нет. Вообще у меня больше доверия к таким, как ты, Шишов и Калинин (Сергей, председатель совета директоров ХК «Акция». — «НО»), чем государству, которое вас осудило.

— По ситуации с Калининым я не владею полной информацией. Но хочу напомнить истину: бизнес всегда нацелен на получение прибыли, без нее он невозможен. Прошли времена, когда предпринимателей презрительно называли спекулянтами. Кстати, в свое время я сотрудничал с заводом имени Баранова, где руководящую верхушку составляли пожилые люди, представители старой формации. Я на легальных началах покупал у завода металл и продавал. Как-то меня вызвал директор предприятия и прямо на планерке начал кричать, что я спекулянт. Хотелось бы, чтобы наше государство в отличие от того директора четко понимало, где проходит грань между предпринимательством и спекуляцией, и не путало эти понятия.

А ты в тюрьме, наверное, бросил пить?

— Теперь могу выпить только по праздникам. Кстати, я пришел к выводу, что только в тюрьме можно как следует похудеть.

Да я вроде и на воле немножко схуднул. (Со смехом.)

— Ну, это не очень стабильно и точно не надолго. (Смеются.)

Записала Наталья Коробова

Самое актуальное в рубрике: Переход наличности со Шкуренко

Больше интересного в жанре: Интервью