«Толстой и Горький: один ищет бога в себе, другой строит бога как социальный проект» - Павел Басинский Виктору Шкуренко

Павел Валерьевич, вопрос для разогрева… Недавно я впервые услышал об Ольге Примаченко, авторе книги «К себе нежно». Оказалось, этот текст собрал почти 100 млн рублей и вошел в список самых продаваемых в стране по данным Российского книжного союза. Как вы относитесь к успеху литературы, ориентированной на личностное развитие, психологию? Вас не расстраивает, что массовый читатель сейчас делает выбор не в пользу «художки»?

— А почему это должно меня расстраивать? Это же как реклама — она обращается к тем, кто нуждается в этом продукте. Люди не обязаны читать сложную литературу. Им хочется что-то узнавать о себе, жизни, о том что они считают полезным. Насколько эта конкретная книга действительно помогает — я не знаю, не читал. Возможно она стала столь популярной, потому что попала в некую болевую точку.

Вы работаете в жанре биографии, написали книги о Толстом и Горьком. А как давно вообще существует жанр? И был ли он популярен во времена Толстого и Горького?

— Да, биографический жанр существовал, и более того — именно Горький в 1930-е годы возродил знаменитую серию «Жизнь замечательных людей». Но не он ее придумал. Изначально эту серию создал еще до революции Флорентий Павленков. Тогда это были тоненькие книжки. Одна из первых, например, была посвящена Рудольфу Дизелю, изобретателю двигателя. Но, конечно, такого массового интереса к жанру биографии, как сегодня, тогда не было. А Горький запустил эту серию сознательно, чтобы на примерах реальных людей показать, как можно формировать себя как личность.

Давайте об этом и поговорим. В творчестве Толстого и Горького для меня очень интересен аспект взаимоотношений личности и бога. Каждый из них, как мне кажется, занимался неким богостроительством. Только Толстой говорил: «верю в бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем». А Горький - «все в человеке, все для человека».

— Богоискательство и богостроительство — разные вещи. Их часто путают. Толстой — скорее богоискатель. Он всю жизнь пытался понять, что такое бог, искал свою формулировку. Последняя запись, которую он надиктовал своему сыну Сергею Львовичу, уже на смертном одре, — это как раз именно такая попытка. И он говорит: «Бог есть то не­ограниченное все, чего человек сознает себя ограниченной частью». И дальше — «бог не есть любовь, но чем больше любви, тем больше человек проявляет бога, тем больше истинно существует». Это действительно очень сильное философское высказывание. То есть Толстой до конца оставался в поиске.

А вот Горький — это уже богостроительство. Когда он жил на Капри в эмиграции то вместе с Анатолием Луначарским создавал школу для рабочей молодежи — в то время это были участники революции, эмигранты, которые после событий 1905 года оказались за границей. И вот в этой среде Горький и Луначарский начинают проповедовать идею, что социализм нужно подкреплять религиозным чувством. Потому что, как они понимали, простые люди — рабочие, бывшие крестьяне — все равно остаются верующими. И без этой духовной опоры, без понятной «веры», новую идеологию не построить. Горький прямо говорил, что социализм — это новое пламя религии. Это видно и в романе «Мать», и особенно в повести «Исповедь», где девочка-инвалид поднимается на ноги. И это происходит не по воле бога, а потому что народ коллективно верит, и эта вера становится силой. И в воздухе как бы повисает вопрос: а если эта сила может поднять человека, почему она не может изменить весь мир?

Это и есть богостроительство — создать новую цивилизацию, нового человека, объединенного не просто идеей, а верой. Получается, Толстой и Горький — это два очень разных подхода: один ищет бога в себе, другой пытается построить бога как социальный проект. До сих пор многие путают богоискательство и богостроительство, хотя это, по сути, диаметрально противоположные вещи. Толстой все-таки верил в бога — но в бога не церковного, а внутреннего. Это разница между богочеловеком, которым, согласно христианству, был Христос, и человеком-богом, которым его видел сам Толстой. Он говорил, что Христос — это просто человек, пример для подражания, а не некая божественная сущность. То есть для Толстого бог — это внутренняя нравственная высота, к которой можно стремиться.

Толстой даже сделал собственный перевод Евангелия. Он специально выучил греческий язык, чтобы работать с оригиналом, — с так называемого «новогреческого» текста, признанного источником для церковных переводов. На основе этого источника он создал свою версию, по-другому истолковав многие места. Главное — он исключил все евангельские чудеса, которые, по его мнению, не могли быть подлинными. Он не верил в сверхъестественное и считал, что рассказы о чудесах были поздними вставками, сделанными апостолами или составителями Евангелий. Для Толстого Христос — не бог, а учитель нравственности, человек, пророк, вроде Будды или Магомета. Потому он и считал, что Христос не мог творить чудеса, и, соответственно, убрал это все из текста. Изложение Толстого — это книга с обширными комментариями, толкованиями. Все вместе это составляло довольно объемный труд, который назывался «Соединение и перевод четырех Евангелий». В России книга была запрещена, а за рубежом выходила на русском языке и распространялась в эмигрантских кругах. Для этого его друг Владимир Чертков создал в Лондоне издательство «Свободное слово», которое печатало в основном произведения самого Толстого — сначала на русском языке, а потом они уже переводились на иностранные. Это была своего рода интеллектуальная эмигрантская типография, но с чисто толстовским наполнением.

А вот Горький — это совсем другое. Он, скорее, богоборец, особенно в молодости. Его не устраивал мир, созданный богом — если бог и есть, считал Горький, то он создал несправедливый, уродливый, страдальческий мир. И задача человека — не смириться с этим, а построить новый, справедливый, человеческий мир. В юности он даже написал монолог «Васька Буслаев» — о герое народной мифологии, который бросает вызов богу, создает прекрасную землю и говорит: «Ты, вот, ее камнем пустил в небеса, я ж ее сделал изумрудом дорогим». Этот текст, кстати, почти не сохранился, но дух его понятен — это вызов богу и стремление построить царство не небесное, а земное, человеческое.

И все же, при всем различии, Толстого и Горького объединяет, как мне кажется, стремление к свободе. Только каждый понимал ее по-своему. Для Толстого — это освобождение от материального, особенно в конце жизни. Для Горького — это вера в народ, в его творческий потенциал, в науку, в прогресс. Он ведь в последние годы буквально боготворил это, активно поддерживал Академию наук, институты, занимавшиеся экспериментальной медициной. Горького и большевиков интересовала идея физического бессмертия, и он был одним из тех, кто относился к ней серьезно. Сейчас это снова стало модной темой, но Горький еще тогда думал, что наука способна победить смерть. А если человек становится бессмертным, то разве он не становится тем самым богом, которого сам создает?

Почему тогда, на ваш взгляд, религиозные деятели так спокойно относились к Горькому и очень ревностно к Толстому?

— Толстой реально уводил пасту у официальной церкви. И не только мирян, но и и самих священников, которые начинали сочувствовать взглядам писателя и фактически отходили от православной доктрины.

В этом смысле церковь всегда очень негативно относилась именно к сектантству.

А Горький не заступал на территорию церкви. Ну да, Горький, революционер, а революция с церковной точки зрения — это плохо… Но тот же Георгий Гапон был и священником, и толстовцем и потом революцонером. Именно он вывел рабочих на Зимний дворец 9 января 1905 года. После этих событий он прятался на квартире у Горького, который потом помог ему выбраться за границу. А когда Гапон вернулся в Россию, его повесил эсер Пинхас Рутенберг. И этот же Рутенберг, после убийства, скрывался на Капри в Италии, у Горького. В истории часто бывают такие неожиданные переплетения.

Толстой скептически относился к официальному православию, а как относился к старообрядцам?

— Это очень интересный момент. Насколько я понимаю, никак. Льва Николаевича больше интересовали сектанты: молокане, особенно духоборы. Известно, что он помог переселить около 10 тысяч духоборов в Канаду — на свои средства. В этом участвовали его сын, а также духовный друг Владимир Чертков и Леопольд Сулержицкий — революционер, режиссер, ближайший друг Станиславского. Обычно Толстой не брал гонорары за свои книги, но ради этой истории согласился взять огромные деньги за «Воскресенье» — около 30 тысяч рублей от Адольфа Маркса, крупнейшего издателя в России на тот момент. Этот гонорар и пошел на переселение.

А вот сами старообрядцы Толстого не любили. Потому что он отрицал саму церковь как таковую. А старообрядчество — это ведь тоже церковь. Да, у них было несогласие с официальным православием, но по сути это даже более строгая, более жесткая форма церковности. Старообрядчество не считалось сектой. Это как бы раскол одной церкви на две.

Толстой и власть — тема не менее интересная, чем Толстой и религия. Насколько я знаю, писатель не встречался ни с одним из российских императоров, хотя жил при четырех…

— Да, Толстой пережил Николая Первого, Александра Второго, Александра Третьего и умер при Николае Втором. Действительно ни с кем из них он не встречался… Толстой был анархистом, абсолютным. Он отрицал власть, государство. Считал, что люди должны объединяться не под началом какой-то насильственной власти, а под началом любви и братства. Это своего рода религиозный социализм. На Толстого очень сильное влияние оказал такой деятель Василий Сютаев, сектант, который не принадлежал ни к какой конкретной церкви и создал свою небольшую секту — сютаевцев. Он жил, кажется, во Владимирской губернии, и Толстой ездил к нему, а потом Сютаев приезжал к Толстому в Ясную Поляну. Так вот, у Сютаева была идея, что государство не нужно, армия не нужна. Его спрашивали: «А если турки пойдут на нас войной, что делать?» Он отвечал, мол, мы должны выйти к ним и сказать, что вы наши братья. И тогда они нас обнимут, и все будет прекрасно. И Толстой ему верил.

Хорошо, Толстой чурался власти, а она разве не пыталась взять его «в оборот»?

— Александр Второй и особенно Александр Третий любили Толстого как писателя. Сами посудите — на тот момент Толстой считался почти уголовным преступником. Россия официально была православным государством и отрицание церкви, церковных догматов считалось уголовным преступлением, за которое серьезно наказывали — ссылали на каторгу и так далее. А Толстого не трогали. И не трогали его не только потому, что он был известный писатель но, возможно, еще и потому, что Александр Третий был его искренним поклонником. Известен случай: в 1891–1892 годах в России случился страшный голод, умирали тысячи крестьян. Толстой активно участвовал в помощи голодающим, организовывал столовые, работал в Рязанской губернии. И он написал статью о голоде, которая не была напечатана в России, зато вышла в английской газете, да еще и с вольным переводом. После этого, в принципе, Толстого могли сослать. Если не на каторгу, то в одну из церковных тюрем — например, в Суздальский Спасо-Евфимиев монастырь или в Соловецкий, где держали церковных отступников. Но Александр Третий сказал: «Моего Толстого прошу не трогать». Эта фраза передавалась современниками, и похоже, что он действительно так выразился. Николай Второй относился к Толстому прохладнее, но, тем не менее, и при нем Толстого лично не преследовали. Хотя его ближайших соратников репрессировали: Владимира Черткова сначала фактически выдавили в Англию, а секретаря Толстого, Николая Гусева, арестовали прямо в Ясной Поляне, посадили на телегу и отправили в Сибирь.

Но Чертков потом вернулся…

— Да после 1905 года, когда была амнистия. Но ему было запрещено жить в Тульской губернии, чтобы он не мог встречаться с Толстым. Но они все-равно встречались на границе Тульской губернии, либо Толстой приезжал к нему в Московскую.

В принципе, это был достаточно либеральный режим, если вас послушать…

— Это была либеральность очень условная. Часто о ней говорят в сравнении с тем, что происходило позже — скажем, после 1907 года или уже в XX веке. Но если взять конкретные случаи — все выглядело далеко не так гуманно. Например, история с духоборами, которую Толстой знал и которая его потрясла. Почему он, собственно, и помог организовать их переселение. Это действительно страшная история. Духоборы жили на Кавказе, и когда началась всеобщая воинская повинность, они отказались брать в руки оружие. Для них это было принципиально — абсолютный пацифизм, как религиозное убеждение. В ответ власти прислали туда отряд казаков. Тогдашний губернатор Тифлисской губернии распорядился подавить сопротивление, и казачьи отряды ворвались в поселки духоборов. Их избивали — так жестоко, что, как писали очевидцы, крови было по щиколотку. Мужчин запирали в избах, жен и дочерей насиловали... Так что не верно будет сказать будто власть была вегетарианской… Да, это несравнимо с катастрофами XX века — с геноцидами, холокостом, ГУЛАГом, но тем не менее.

Давайте снова вернемся к Горькому. Он дважды был в эмиграции: и при царе, и при большевиках. Думаю, это говорит о нем не только как о великом писателе, но и как о человеке масштабном, вовлеченным в общественно-политический процесс.

— Конечно, он был не только писателем, но и очень крупным общественно-публичным деятелем. В этом плане он подхватывал знамя своего учителя, Владимира Короленко, — защищать людей, бороться за прогресс, за справедливость. Для него это не были пустые слова. И в этом плане Горький, конечно, находился в оппозиции к власти. Всегда находился. И при царе он был в оппозиции и после того, как в партию вступил, и сидел в тюрьмах, в Тифлисской, потом в Петропавловской.

Полтора месяца он там сидел, да?

— Да, ожидая суда. Если бы его осудили за участие в русской революции, то сослали бы в Сибирь, как минимум.

Вмешалась общественность?

— Да, мировая общественность, писатели, Марк Твен, Анатоль Франс и другие европейские авторы выступили в защиту Горького. Поэтому царская власть и решила лучше его выслать, как позже Солженицына. Только думали куда лучше в Сибирь или в Европу - решили лучше в Европу (улыбается).

Вторая «советская эмиграция» Горького была даже длиннее по времени, чем царская…

— В 1921 году он уезжает, а в 1928-м впервые приезжает в СССР отмечать свой 60-летний юбилей. И потом живет на два дома: Сорренто и на весну-лето приезжает в Москву. Ему дают дачу в Крыму, особняк Рябушинского в центре Москвы, дачу в Государственных Горках.

Существует много версий о причинах его возвращения. Какой придерживаетесь вы?

— Причин, действительно, было много. Одна из них, пожалуй, главная — Горькому за границей не находилось места. Берлинская, парижская, пражская эмиграции — не принимали его. Для них он все равно оставался большевиком. Второе — зависть и ревность к его славе. Бунин, скажем, считал себя — может, и не без оснований — куда более сильным мастером слова, чем Горький. Но масштаб международной известности у Горького был несравнимо больше, особенно до того, как Бунин получил Нобелевскую премию. Эту премию, кстати, сначала хотели вручить именно Горькому, но передумали — ведь ее вручал шведский король, а большевики расстреляли Николая Второго и Александру Федоровну, которые приходились родственниками королевского дома.

Так что Горькому не было места в эмиграции. В Сорренто он жил обособленно. Да, рядом была культурная среда, но он ощущал ее давление. Да и денег не хватало. А в СССР в это время стали издавать его собрание сочинений — многотомное, с огромными гонорарами. Только деньги эти придерживали. И намекали через посредников, которые к нему приезжали: мол, Алексей Максимович, возвращайтесь — все получите. Есть даже письмо Сталина, где прямо говорится: если Горький вернется, все будет хорошо.

То есть это была сделка, выражаясь трамповским языком?

— Да. Опубликована переписка Сталина с Горьким, когда тот еще жил в Сорренто. Там около десяти писем. Они очень деловые по тону. Там, кстати, нет прямых разговоров о каких-то материальных выгодах, но это подразумевалось само собой. В переписке речь идет о другом: Сталин обещает Горькому, что тот сможет открыть Литературный институт, участвовать в организации Академии наук, создавать для писателей и ученых специальные творческие поселки — такие, где можно спокойно жить, работать, заниматься наукой и так далее. Горький мог открывать журналы, издавать книги, формировать культурную политику. И для Горького это было очень важно. Он был не просто писатель, он был культуртреггер, менеджер, по-своему великий организатор. А Сталин дал ему то, чего никто до него не давал: государственную поддержку в масштабах целой страны. Поддержку любой культурной динамики — литературы, науки, искусства. А в Сорренто что? Он мог только сидеть и писать. Там не было этих возможностей.

Стоили ли, на ваш взгляд, все эти появившиеся возможности одной той самой знаменитой «оды» Соловкам?

— Конечно, Горький восхваляет Сталина… Но тогда все восхваляли. Пастернак ему славословил, и Ахматова, и другие. Это даже можно было делать иронично. Но вот визит на Соловки, мне сложно оправдать. Не надо было ему туда ехать. Все ж таки это был концлагерь. Кстати, существует версия, в которую я, правда, не верю, что Горький не сам писал многие свои публицистические статьи конца 1920-х — 1930-х годов. Они опубликованы в полном собрании его сочинений. Это огромное количество статей, написанных ужасно — словно каким-то злым фанатиком. Он пишет: «Врагов народа надо уничтожать» и тому подобное. И одновременно с этим работает над романом «Жизнь Клима Самгина». Кажется, как это укладывалось в его голове? А с другой стороны, почему мы не допускаем простую мысль, что все это существовало там органично. Ведь что в те годы было известно о советской власти? Люди еще не прочитали «Архипелаг ГУЛАГ», поскольку он еще не был написан. И сам Солженицын тогда был студентом Ростовского университета, потом — капитаном Красной армии, и верил в советскую власть до определенного момента. И сотрудник ОГПУ в массовом сознании еще не был тем, кем мы его сегодня себе представляем — эдаким палачом, который пытает арестантов в камере с лампой и щипцами в руках, и отбивает им ребра и другие места… Нет, в 30-е годы сотрудник ОГПУ — это орел. Если он появлялся в ресторане, все женщины были его. Когда он шел по улице в форме с петлицами ОГПУ, потом НКВД, его воспринимали как защитника революции, как человека, который надежно охраняет социалистическое государство от окружающего капиталистического унижения. И более того, в этом была определенная логика, потому что в СССР тогда действительно происходил определенный прогресс. Гражданская война закончилась. Да, в деревне был голод, но в столицах уже жили хорошо, в крупных городах — тоже. Жизнь становилась лучше, шла индустриализация, электрификация, в колхозах появились трактора, строились школы, клубы, кинотеатры… Писатели получали огромные гонорары, их книги издавались многотысячными тиражами, потому что появился новый читатель, опять же потому что советская власть занималась ликвидацией безграмотности. И в это же время в Европе — чудовищный экономический кризис. В Америке — депрессия, в Нью-Йорке люди умирали от голода прямо на улицах. В Италии в 1922 году к власти приходит Муссолини. В Германии в 1933 году — Гитлер. В Европе побеждает фашизм. Поэтому все не так просто тогда было. И понимание того, что, наверное, не все в порядке в СССР, оно приходило уже позже. И Горький, возможно, возвращался в страну с надеждой, что еще кого-то можно спасти.

Я думаю, что он в этой ситуации поставил себе цель, которая, на его взгляд, оправдывала средства. И, кстати говоря, в этом было его застарелое такое ницшеанство. Потому что идея Ницше заключалась в том, что не культура существует для человека, а человек для культуры. И что египетские пирамиды нельзя построить, если у тебя нет рабской силы. И в тех же хваленых «Несвоевременных мыслях» Горького, которые ему потом как будто засчитывают как индульгенцию за связь с большевиками — мол, он с ними боролся, — но надо помнить, что эти «Несвоевременные мысли» он начал писать, когда еще шла Первая мировая война. Россия тогда еще участвовала в ней. Он начинает их писать до Октябрьской революции. И Горький там пишет: зачем нам посылать на убой миллионы людей? Это нерационально. Почему бы нам не выполнить мечту Петра Первого и не построить Риго-Херсонский канал. Почему бы не послать людей туда? То есть идея Беломорканала, уже тогда, по сути, зарождается. Для Горького, это было, увы, именно так: если вы хотите построить что-то великое, вы должны чем-то пожертвовать.

Печально, что жертвовать приходилось в первую очередь интеллигенцией...

— При этом Горький спасал конкретных людей, когда к нему обращались.

Какой же тогда был бы ваш вердикт писателю — хороший он был человек или нет?

— Об этом однажды в Переделкине я спросил у вдовы Всеволода Иванова, Тамары Александровны. Она задумалась и ответила: «Он был разный. Я не могу сказать, хороший он или плохой». Вот про писателя, Леонида Андреева, которого Горький поддерживал, кстати, я могу сказать, что он был хороший человек. Пьющий, да, но хороший. А назвать Горького добрым — сложно. Он мог быть добрым, а порой и очень злым. Он мог спасать людей, а мог говорить совершенно жестокие вещи.

Давайте напоследок обсудим еще три важных аспекта - смерть, алкоголь и секс Горького (смеется). Давайте начнем со смерти, я знаю, что вы подробно изучали этот вопрос - как вы относитесь к версии, что врачи убили писателя?

— Я в эту версию не верю, хотя и сам встречал людей, которые искренне так считают. Об этом я подробно пишу в книге «Горький: страсти по Максиму». Чтобы не повторятся, приведу лишь пару интересных фактов. Когда судили врачей за якобы убийство Горького процесс был открытым, там были и иностранные корреспонденты в том числе. Я читал протоколы этих заседаний. И там очень интересно, как врачи оговаривают сами себя. Ведь их судили также за «убийство» сына Горького Максима. Они заявляли, дескать, зная, что Максим был пристрастен к алкоголю, мы, когда он болел, подливали ему шампанского, чтобы ухудшить его состояние. Но это полный бред, потому что шампанское давали смертельно больным людям, просто чтобы поднять тонус. Толстому тоже давали с ложечки коньяк. Алкоголь стимулировал сердечную мышцу, убирал эту смертную тоску, которая мучает человека перед кончиной. Чехову в Баденвайлере врач тоже дал бокал шампанского. Тот выпил, заснул — и умер.

Или другой врач говорит на процессе, мол, зная, что Алексей Максимович болен, и у него слабые легкие, мы на даче в Тесселе (Крым) специально устроили так, чтобы он жег костры и дышал дымом. Это тоже полный бред. Потому что Горький был огнепоклонником. Он обожал костры. Он даже спичку никогда не тушил — прикуривал, ждал, пока она догорит, клал в пепельницу и только потом возвращался к разговору. В Тессели они действительно выжигали колючий кустарник, чтобы прочистить дорогу к морю от дачи. И Горький любил эти костры. Он мог сидеть у них часами.

Кстати про пристрастие к алкоголю… Курил Горький действительно много, а вот пил - мало. Мог выпить с гостями водки, виски, но не напивался. Кстати, интересно если взять классиков русской литературы первой линии — то там почти нет пьяниц. Пушкин — нет. Лермонтов — нет. Гоголь — нет. Тургенев — нет. Достоевского вообще никогда не видели пьяным. Толстой в молодости, да, бывало, напивался, но чтобы постоянно — нет. Пьянство в русской литературе начинается только с Серебряного века — Есенин, Бальмонт, Куприн… Потом они передали эстафету советским писателям - Рубцов, Шукшин, Твардовский, Фадеев и так до Ерофеева (улыбается).

Смерть обсудили теперь логично перейти к «воскрешению»… (смеется). В «Википедии» целая глава посвящена сексуальности Горького…

— Думаю, она преувеличена. Человек, который столько написал, — 10 тысяч писем, 25 томов художественных сочинений, причем с массой вариантов, он же все это правил, переписывал. И при этом еще вел бурную общественную деятельность, хлопотал за людей… И чтобы при этом еще быть в отношениях со столькими женщинами… Нет, это просто невозможно (смеется).

Еще больше оперативных новостей о ситуации в Омской области и России мы публикуем в нашем Телеграм-канале по ссылке и в канале Max по ссылке. Подписывайтесь, чтобы оставаться в курсе событий.

Самое актуальное в рубрике: Переход наличности со Шкуренко

Больше интересного в жанре: Спецпроекты