Андрей Хабаров: Дело моей жизни – защита друга

Андрей Евгеньевич, вас довольно трудно поймать в Омске. Дела в Москве, Тюмени, других городах... Потихоньку дрейфуете из родных пенатов?

— Я бы так не сказал. Иногородние дела в моей практике составляют лишь около 30%. Подавляющая часть моей работы все равно связана с Омском.

И при этом вы уже попали в список самых высокооплачиваемых адвокатов России среди немосквичей. Эта информация способствует вашей дальнейшей капитализации?

— (Смеется) Я много лет в Омске слышу легенды о своих баснословных гонорарах. Мол, я за сто тысяч долларов только заявление готовлю. Я бы, конечно, не отказался, да вот только клиенты, которые могут позволить себе такие гонорары, на скамью подсудимых, как правило, не попадают.

Вы чувствуете в Омске конкуренцию?

— Нет. В городе есть хорошие и даже очень хорошие адвокаты и всем хватает дел.

То есть вы не боретесь с кем-то за какое-то интересное дело?

— Специфика нашей профессии такова, что клиент сам определяет, к кому обращаться. Кстати, реклама адвокатской деятельности в принципе запрещена. Об этом говорится в кодексе адвокатской этики, который был принят на съезде адвокатов, и для нас его нарушение имеет такие же последствия, как и нарушение закона. По крайней мере, я свои услуги никому не предлагаю, тем более, что у меня последние годы такая загрузка, что я вынужден отказываться от очень интересных предложений. Я не могу допустить потери качества своих защит, а в адвокатском ремесле в опровержение законов диалектического материализма количество далеко не всегда переходит в качество.

Чем вы сейчас руководствуетесь в первую очередь при выборе дела — финансовой составляющей или интересностью?

— Есть некая динамика. Чем дольше я в профессии, тем больше уделяю внимания прецедентности дела и меньше размеру гонорара. Раньше было наоборот. Но это не значит, что каждый может позволить себе мои услуги. Хотя бывало, что какие бы деньги мне не предлагались, я не брался за дело, если не видел реального способа защиты. Правда, мне порой говорят, все равно попробуйте.

Видимо, это психологический шаг — Хабаровым можно напугать...

— (Смеется) Я не думаю, что в судебной системе кто-то испугается. Внимания к тому, что я говорю, возможно, будет больше, но на колени никто не упадет — это точно.

Бывает, что человек одной ногой в тюрьме, а торгуется за каждую тысячу?

— Бывают и такие люди. Защита по уголовным делам реально растягивается на месяцы, иногда года. Поэтому с учетом такой длительности я и подхожу к финансовым вопросам. Нужно понимать, что пока идет работа над делом, я должен обеспечивать привычный образ жизни своей семье. Поэтому в принципе не торгуюсь. Если мне говорят о том, что нет денег, для меня это не аргумент. При этом всегда вспоминаю показательный для меня пример. Когда я был начинающим адвокатом, ко мне пришла мать одного парня, он находился в СИЗО, был арестован по обвинению в краже джипа. А она уборщица. Я сразу ее предупредил о размере гонорара. Она ушла, и я был уверен, что больше ее не увижу. Ошибся. Через три дня она принесла эту довольно внушительную для нее сумму целиком. Я взялся за дело, нашел способ защиты парня и мне удалось доказать его непричастность к преступлению, вследствие чего он был освобожден из-под стражи, а его преследование прекращено. Он действительно оказался невиновным. На парня «повесили» преступление. Когда все закончилось, я спросил у нее, где же она достала столько денег. Оказалось, взяла кредит, заняла у родственников, что-то продала... Полагаю, если человек действительно хочет, чтобы его самого или его родственника защищал конкретный адвокат, он найдет для этого финансовую возможность. Кстати, это дело стало для меня одним из самых сложных, не с правовой точки зрения, а с моральной. Я понимал, что для этой женщины защита стоила весьма серьезных материальных вложений, и я не могу не оправдать ее надежд.

Вы можете сразу интуитивно определить: виновен человек или нет?

— Интуитивно — нет. Но если посмотрю материалы дела, то вывод сделаю. Хотя в моей практике встречались отдельные случаи, когда я сам для себя так и не сделал вывод, что было на самом деле.

Бывало ли, что клиент вмешивался в вашу работу?

— О! (понимающе кивает) Раньше, безусловно, пытались. Я же провожу защиты по экономическим делам, и мои подзащитные — это руководители крупных предприятий, главы банков, чиновники первого эшелона, т. е. люди, которые привыкли управлять огромными коллективами и средствами. Естественно, поначалу они стараются управлять и своей защитой, но я пресекаю такие попытки. И, кстати, потом все признавали, дескать, хорошо, что я не позволил им на определенном этапе вмешиваться. Если кто-то хочет сам разрабатывать стратегию и тактику своей защиты, пожалуйста, — закон позволяет защищать себя самому. Но в делах, которые веду я, за мной последнее слово, поскольку я же и несу ответственность за результат.

Какие основные проблемы вы видите в работе предпринимателей, из-за которых у них возникают проблемы с законом?

— Если говорить шире — есть две системные проблемы. Во-первых, отечественный бизнес работает в довольно специфических правовых условиях. Они постоянно меняются. За последние годы только в уголовный и процессуальный кодексы были внесены тысячи изменений. Сейчас нет человека, который бы мог честно сказать: «Я знаю действующее уголовное законодательство». А раньше я встречался с московской профессурой еще советской закалки, они говорили: «Я знаю уголовное право». Нынче этого нет. Более того, мы видим какие-то юридические качели. При президенте Медведеве идем в одну сторону, при президенте Путине — в противоположную. Нет вменяемого вектора, нет правовой концепции. Есть, как любит говорить Владимир Владимирович, «ручное управление», в данном случае правом.

Во-вторых, наши предприниматели исторически ориентированы на околоправовые методы решения вопросов, поэтому, как правило, до адвоката они доходят, нарешавшись до одури, когда ситуация уже предельно запущена.

Вы можете привести примеры, когда изменение правил мешало предпринимателям?

— В голове сразу возникает пример, правда, он касается не изменения законодательства, а изменения практики его применения. Есть в УК РФ замечательная статья 199.2 — это сокрытие денежных средств и имущества от взыскания по налоговой недоимке. Допустим, есть некая налоговая недоимка у предприятия, и его руководитель осуществляет действия, которые направлены на то, чтобы денежные средства и имущество не попали под взыскание. Первоначально считалось, что если руководитель открывает другие расчетные счета (которые не под обременением), заводит на них деньги без ведома налоговых органов и потом их использует — это классическая 199.2. Ладно, все поняли, сказали: «Мы так делать не будем». Проходит время и под данную статью начинают подпадать расчеты через третьих лиц, возможность которых предусмотрена гражданским законодательством. Суд сказал: «Подождите, это тоже подпадает под эту статью». Бизнесмены отказались от расчетов по письмам, полагая, что нет препятствий для проведения расчетов путем взаимозачетов однородных требований. Через пару лет и это стало преступлением.

У нас очень находчивые предприниматели.

— Это же здорово!

Однако, я правильно понимаю, что государство в итоге не получает недоимку...

— А тут все не так просто. Наше государство оно ведь напрягаться не хочет. У предпринимателя, предположим, нет денег, но есть имущество, и по закону налоговый орган имеет право погасить недоимку за счет этого имущества. Там целая процедура. Но этим никто не хочет заниматься. И у нас к уголовной ответственности по 199.2 привлекают людей, у которых стоимость имущества в разы превышает налоговую задолженность. Казалось бы, берите имущество и компенсируйте недоимку. А налоговая говорит: «Зачем я буду этим заниматься? Мне деньги нужны. Я лучше направлю заявление в органы и тебя привлекут к ответственности». И каждый раз по этой статье я пытаюсь доказать, что налоговый орган не исчерпал возможностей для взыскания задолженности. Потому что о преступлении можно говорить лишь только тогда, когда представители государства выполнили все предусмотренные налоговым законодательством меры по взысканию недоимки, в том числе за счет имущества налогоплательщика, однако погасить недоимку не удалось. В противном случае предприниматель несет уголовную ответственность не за то, что он совершил, а за то, что не совершили представители государства. Увы, мне пока не удалось изменить по этой статье практику.

А бывали случаи, что практику удалось изменить вам?

— Я бы сказал так: мое участие в защитах также повлияло на изменение практики. Скажем, в делах о незаконной банковской деятельности. Считалось, что «обналичники» осуществляют банковскую деятельность. Во всех делах данной категории, в которых я участвовал, суд согласился со мной, что это не является незаконной банковской деятельностью, а является незаконной предпринимательской деятельностью. И сейчас судебная практика развивается именно в этом направлении.

И в чем разница?

— Незаконная банковская деятельность — это тяжкое преступление, а незаконное предпринимательство — это преступление средней тяжести с гораздо более мягкими последствиями в виде наказания.

Облегчая приговор, вы таким образом разве косвенно не стимулируете людей к подобным схемам?

— Нет, не стимулирую. Я ведь работаю уже с последствиями поступков человека. И лишь стараюсь минимизировать эти последствия. Правосудие не существует без защиты. Это историческая задача адвокатуры — не оценивать морально подзащитного, а проверять обоснованность обвинения. Если обвинение основано на совокупности полученных в соответствии с законом доказательств, то его в коронном суде никакой адвокат развалить не сможет. Сказанное не относится к суду присяжных. Если говорить шире, то в современном правоприменении есть два тревожных тренда. Первый — это провокационная деятельность стражей закона, направленная на искусственное создание через свою агентуру условий, подталкивающих, подстрекающих предпринимателей к совершению преступлений. Метод провокационной работы, разработанный начальником московского охранного отделения Зубатовым под названием «принцип мотылька и лампочки», реализуется и сейчас, спустя сто лет. Классический пример. Услуги по обналичиванию денежных средств. Практически никто из тех, кто предлагал предпринимателям такие услуги, не сел на скамью подсудимых, так как изначально негласно сотрудничал с правоохранительными органами и осуществлял свою незаконную деятельность под их контролем и по их заданию. Напротив, предприниматели, которые такими предложениями воспользовались, десятками и сотнями оказались под судом.

Второй — это вменение органами расследования предпринимателям, попавшим под следствие, максимально теоретически возможного перечня статей уголовного кодекса. Все чаще приходится сталкиваться с заведомо необоснованными обвинениями. Логика следующая: «вменим по полной, там, глядишь, в суде что-нибудь да и останется». Причина в отсутствии ответственности следователя, предъявившего такое обвинение, и прокурора, его утвердившего. Уходит огромное количество судебного времени на то, чтобы опровергнуть навороты буйной фантазии такого следователя, которые, как писал в оправдательном приговоре по одному из моих дел челябинский судья Перескоков, «запутал себя и пытался запутать всех остальных».

Вы ведете собственную статистику, сколько дел выиграно, сколько, увы, нет?

— Я такой статистики не веду. Опять же, что считать победой? В классическом смысле — это оправдательный приговор. Но в России оправдательных приговоров в среднем выносится 0,8% в год. Или вот пример. Я защищал одного известного врача. Ее обвиняли в том, что она причинила тяжкий вред здоровью мужа, который повлек за собой его смерть. Она написала явку с повинной. Это преступление особой тяжести — до 15 лет. Я и другие предупреждали ее, что по этой статье в случае признания ее виновной меньше, чем 7-8 лет суд не назначает, поэтому нужно быть к этому готовым. Девять месяцев в суде доказывал ее невиновность по обвинению. И вот мы приходим на последнее заседание, она сама не своя, уже с вещами... И здесь встает прокурор и заявляет, что отказывается от обвинения и следует переквалифицировать ее действия на причинение побоев. Есть такая статья, максимальное наказание — штраф 40 тысяч рублей. Что называется почувствуйте разницу: 15 лет лагерей или 40 тысяч штрафа. В итоге ей присудили 3 тысячи штрафа. Скажите, я выиграл дело?

Судя по всему, выиграли.

— Конечно. Но оправдательного приговора не было. Кстати, когда мы вышли с ней из зала суда, она мне говорит: «Андрей Евгеньевич, что за ерунда, какие еще три тысячи штрафа?» (Смеется).

Андрей Евгеньевич, а у вас есть дело жизни?

— Было. Когда я защищал своего друга. Это было тяжелейшим для меня испытанием, потому что суть адвокатской работы предполагает некоторую отстраненность от ситуации ради сохранения непредвзятости. Морально очень сложно работать, когда подзащитный — друг. Три года защиты, восемь раз дело прекращалось и возобновлялось, пока окончательно не издохло. Я не хотел бы, чтобы такая ситуация повторилась.

А вообще, что касается корпоративных споров, как удается сохранить непредвзятость, если, допустим, вы работали с одной организацией, а потом представляете интересы ее конкурента или оппонентов?

— А так не бывает. Это прямое нарушение адвокатской этики. Конфликта интересов быть не может. Если ко мне обратился человек и мы по каким-то причинам не стали работать, а потом за услугами пришел его оппонент (истец или ответчик), мы не будем работать. Даже вступив в переговоры с одной стороной, мы исключаем для себя возможность работы с противоположной.

Станислав Жоглик

Статья опубликована в газете «Деловой Омск» №6(010) 18 февраля

Больше интересного в жанре: Статьи