Димитрий Галаванов Виктору Шкуренко: «Я не революционер и погибать за правду не собираюсь»

Димитрий Русланович, начнем по традиции с истоков. Вы же в Грузии родились?

— Правильнее будет сказать в Грузинской ССР, в городе Поти.

Видимо, там какой-то особый воздух, раз помимо вас из этого города вышел еще и Темури Латария, который тоже занимается мясным производством. Вы с ним общались, когда жили в Грузии?

— Нет, познакомились уже здесь в Омске. А воздух, да, особый, жаркий и влажный. Субтропики.

Есть миф, что у вас с ним напряженные отношения...

— Да ну. У нас нормальные товарищеские отношения, мы часто неформально общаемся.

А вы себя кем больше ощущаете — грузином или русским?

— У нас в семье всегда говорили на русском языке. Я учился в русской школе, поэтому не испытывал никаких сложностей с адаптацией в России. Спокойно окончил вуз в Москве.

Для вас было принципиально поступить именно в столичный вуз?

— Нет, это произошло случайно.

Но в мясо-молочный институт пошли осознанно?

— Я всегда хотел заниматься наукой. Но во время медосмотра выяснилось, что у меня нарушено цветоощущение. В жизни я прекрасно различал цвета и даже не подозревал, что у меня есть отклонение от нормы. В итоге там, где хотел учиться, мои документы не приняли, сказали, что на таких специальностях много работы с техникой, и, не дай бог, перепутаешь цвет проводка…

Для меня это стало трагедией. Дальше мне было уже все равно куда поступать... И я в расстроенных чувствах подал документы в мясо-молочный.

Вышли из института с красным дипломом?

— Нет, школу я окончил на отлично, а вуз безобразно.

У меня такая же ситуация. (С ностальгическим смехом.)

— Мне совершенно ничего институт не дал, багаж знаний закончился где-то на третьем курсе. Остальное время потратил на… так сказать, вхождение во взрослую жизнь.

Понимаю-понимаю… алкоголь, девушки… (Смеются.)

— Ну не совсем так. На старших курсах я нашел сразу две работы. Три года трудился грузчиком в колонном зале Дома союзов. Хорошее и интересное время было — я трех генсеков похоронил, при мне проходил шахматный матч Карпов-Каспаров... (С улыбкой.)

Как же вы оказались в Омске?

— По распределению. У нас в институте было, по сути, три категории студентов — выходцы с Кавказа, молодежь из Африки на факультете холодильной техники и москвичи, по месту жительства. Ни первые, ни вторые, ни третьи особо не стремились в Сибирь. Я же решил попытать счастья, хотя абсолютно не понимал, куда еду и зачем.

Вы начали с должности главного инженера, а в 25 лет уже стали директором свинохладобойни «Омская».

— Да, так уж получилось. Это было одно из последних предприятий в отрасли, которое было построено в СССР.

В 28 лет вы уже были собственником этой компании, добавили перерабатывающее направление и превратили предприятие в концерн. По-моему, ваша карьера — это прямой показатель успешности реформ Егора Гайдара.

— Реформы, которые начались в стране, в моем случае легли на подготовленную благодатную почву — я был молодым с гигантской работоспособностью, мне все казалось интересным. Кстати, из всей омской сферы мясопереработки я стал первым, кто пошел по пути акционирования.

Часто население и даже представители бизнес-элиты скептически оценивают то, как проходила приватизация. Но у меня перед глазами всегда стоит пример двух омских заводов — имени Попова и «Трансмаш». Один из них вовремя приватизировали, и сейчас это один из флагманов омской промышленности, а на «Трансмаше» постоянные банкротства, финансовые проблемы, низкие зарплаты.

— Сам факт разгосударствления я, конечно, оцениваю позитивно. Нет ничего лучше и эффективнее, чем частная собственность. А вот ваучерную приватизацию считаю успешной только по части скорости и бесповоротности процесса.

Я в те годы ничего не приватизировал, но все равно считаю — нужно было проводить ее как можно быстрее и не думать о справедливости.

— Со скоростью все было нормально. В этом плане реформы оказались успешными — стремительно удалось развалить все старое. Но совершенно не было информации о том, как жить в новых условиях, что делать с ваучерами, как пользоваться этой свободой. Я работал на мясокомбинате — его и приватизировал, кто-то жил рядом с «трубой» - приватизировал ее.

Вы не пытались диверсифицировать бизнес, как, например, те же Фридманы?

— Наверное, это плохо, но я никогда не пытался этого делать.

Но в переработку же ушли.

— Это направление я запустил как более глубокую переработку мясного сырья. Так что диверсификации в полном понимании этого слова не было… Но когда-то я допустил, возможно, одну из своих самых крупных ошибок в бизнесе. Была возможность направить свободные деньги на покупку земли. Стать латифундистом было просто и дешево, но мне не хватило мозгов это сделать.

А как вы приняли тот факт, что проиграли конкурентную борьбу «Омскому бекону» и «Сибколбасам»?

— Я нисколько не страдаю по этому поводу. Все эти 30 лет остаюсь примерно на одних и тех же финансовых показателях. Этого добиться невероятно сложно.

У меня есть ощущение, что несколько лет назад вы как будто встрепенулись... Это даже на вашей доле рынка сказалось - она подросла.

— Бизнес — это не хобби и не удовольствие для меня. Это средство, которое позволяет мне вести привычную жизнь. Именно с этой позиции я всегда его и рассматривал.

Но в начале 2000-х «Компур» так удачно зашел на рынок...

— Удачно зашел, а надо было активно и агрессивно продолжать удерживать позиции, ни в коем случае не останавливаться, расти в объемах, захватывать рынки (назидательно и самокритично). А я удачно зашел и устал. (Смеются.) Через пять лет снова вспомнил, добавил оборотов, потом опять устал. Сейчас я, кстати, нахожусь в активной фазе — видимо, со страха. (Смех.)

А в какой момент вы впервые «устали» и остановились? Может когда оборот компании достиг знаковой суммы — скажем, в 1 млрд рублей? Тогда и решили, что пора заняться политикой?

— Это вы, Виктор Васильевич, может, и зарабатываете миллиарды. (Шутливо.)

(Смеются.) У всех наших компаний годовой оборот составляет 27 млрд.

— В таком случае у меня вопрос — почему вы берете у меня интервью, а не наоборот? (Смеются.)

На самом деле решение стать депутатом никак не связано с деньгами. Нагрузка в бизнесе в какой-то момент позволяла мне заняться политикой. Просто пришлось поменьше спать и гулять.

Вы в этом плане уникальный человек. У нас есть несколько предпринимателей, которые будучи депутатами обанкротились или оказались на грани банкротства — Головачев, Шушубаев...

— Проблема нашего Заксобрания не в конкретном Головачеве или Шушубаеве. Проблема в том, что люди такого уровня успешности как вы не хотят заниматься политикой, не хотят потратить немного своих денег, чтобы провести в Заксобрание активных бизнесменов, людей с рыночными взглядами.

Ну вы не правы, я помогал нашей Татьяне Еременко (члену координационного совета Союза предпринимателей. — «НО»). Но что толку от моей помощи, если она пошла на выборы от «Партии Роста»?!

— Можно, конечно, пытаться попасть во власть, сделав ставку на оппозиционные партии — «Яблоко» или «Партию Роста», рвать на себе рубашку и говорить, что тебе совесть не позволяет связывать свою судьбу с другими политическими силами. Но есть и другой вариант — попытаться договориться с партией, которая реально обладает лоббистскими возможностями и дает самую большую вероятность прохождения в Заксобрание. Не надо стесняться, главное — результат. Вон у нас «Оплот» зашел в Горсовет как составляющая «Единой России» и теперь формирует повестку по значимым вопросам, кооперируется, вступает в коалиции. Что мешает сделать так и предпринимателям, у которых есть деньги и политические амбиции?

История с «Оплотом» меня, конечно, впечатлила. Я был уверен, что централизованное управление в «Единой России» вряд ли позволит создавать какие-то внутренние платформы...

—  А оказалось, что это возможно, причем, уверен, и на уровне Заксобрания тоже. Главное — не жалеть денег и времени. Вычленить активных бизнесменов, готовых идти в политику, и общими усилиями помочь, поддержать. Мы часто жалуемся, что власть не обращает серьезного внимания на мнение предпринимательского сообщества. Но ведь именно бизнес не предпринимает организованных попыток войти во власть, активнее участвовать в выборах.

Я так понимаю, что политику вы не забросили и, возможно, еще будете баллотироваться в Заксобрание?

— Не знаю, сохранится ли у меня через три года настрой вновь участвовать в выборах, но пока желание есть. Открыто говорю, хочу, чтобы Союз предпринимателей стал базой для будущей избирательной кампании и союзники принимали самое активное участие в региональной политике. Убежден, что только через государственные институты можно влиять на происходящее в стране. Общественные организации, к сожалению, не имеют должного веса.

А на госдолжности поработать не хотели бы?

— Нет-нет, упаси Бог.

Однажды вы сказали, что чувствуете себя скорее политиком, чем предпринимателем. Меня эта фраза, если честно, поразила. Дмитрий Шадрин, например, долго метался между властью и бизнесом, ему непросто было сделать выбор. А вы так четко определили свое призвание.

—  Мне кажется, на политическом поприще я добился бы больших результатов. (Пауза.) На самом деле никогда не стремился в бизнес, не сходил с ума от побед и не получал бешеного удовольствия от успеха. Мой бизнес как бы сам по себе. То, как я им управляю, это нонсенс! Так делать нельзя!

И в депутаты мне логичнее было бы идти на два срока раньше. Увы, но чего-то тогда не хватило. Гулял, путешествовал много, а статус избранника предполагает определенные ограничения, скажем, привязанность к региону в определенные дни каждого месяца.

Меня бы больше смущали политические ограничения. Вам, как члену фракции, приходилось голосовать солидарно, но ваша точка зрения наверняка не всегда совпадала с коллективной позицией.

— Я обычно активно высказывал свою точку зрения на заседаниях фракции, но это было недоступно широкой публике. На комитеты и пленарное заседание уже выносилась единая позиция партии. Я не соглашался, если только это было категорически неприемлемо для меня лично. Отсюда и желание через прессу, публично, отстроиться, если моя позиция не совпадала с партийной.

Как думаете — реально ли оздоровить партию, если создавать внутри ряд платформ? Вы бы явно заняли либеральную позицию...

— Я пришел в «Единую Россию», полагая, что это надолго. Там как раз действовала либеральная платформа, которая оказалась мне близка. Только вот после последних выборов, «ЕР» дружно все платформы распустила. (Смеются.)

Ха-ха, там появились другие платформы...

— Тогда, видимо, стало понятно, что я что-то перепутал. Это, а также мое несогласие с предыдущим губернатором (а он был членом президиума регионального политсовета), привело к тому, что я вышел из всех управленческих органов партии и остался рядовым единороссом.

Сейчас задам вопрос, на который не принято публично отвечать, но все же. А за кого вы голосовали на выборах президента?

— За Павла Грудинина.

(Недоуменный взгляд Шкуренко.)

— Именно за Грудинина, а не за КПРФ. Если я когда-нибудь выйду из ЕР, то точно не вступлю больше ни в какую партию. Мне импонировало, что на пост президента баллотировался успешный предприниматель. Я давно его приметил, видел его выступления. Могу сказать, что до начала кампании Грудинин выглядел гораздо симпатичнее. Очевидно, что решение о его выдвижении было не очень подготовленным. Ну нельзя же вчера закрыть банковский счет и всерьез быть уверенным, что сегодня о нем никто не узнает! Мгновенно все начали кричать: «Боже мой, как это плохо — один из восьми кандидатов оказался богатеем и скрывал это!»

Самой богатой, судя по декларациям, была Собчак.

— Но она высказалась в том ключе, что не самая богатая, а самая честная, все декларирует (смеются). Мои родители, кстати, голосовали за Владимира Владимировича. Когда я спросил у мамы, почему именно за Путина, она ответила: «Знаешь, сынок, вроде живем неплохо». Я говорю: «Так живете вы неплохо потому что у вас два таких сына...» (Смеются.)

У меня такая же ситуация. Я маме говорю: «Я все делаю для тебя, ты регулярно ездишь в отпуск, а она пошла и проголосовала фактически против меня».

— Думаю, когда люди видят фамилию Путина, у них включается что-то на инстинктивном уровне. Он им понятен, они благодарны за то, что ему удалось обеспечить стабильность на длительные годы.

Тогда уместно сравнение с Брежневым — он ведь тоже обеспечивал стране шикарную стабильность.

— Да, но совершенно на другом уровне. Это несравнимые вещи.

В 72-м году Брежневу было столько же, сколько сейчас Путину.

— Вы Брежнева не видели в этом возрасте — они совершенно по-разному выглядят. (Смеются.)

Мне не нужна такая стабильность, при которой крупный капитал платит налоги, но абсолютно безвластен, лишен голоса, не может влиять на социальную повестку.

— Тсс, осторожнее. Я не революционер и погибать за правду не собираюсь.

Тем более, когда есть что терять. (Смеется.)

— Я, наоборот, не понимаю, когда власть говорит, что предприниматель должен учитывать социальный аспект, пытаться помочь с пополнением бюджета. Да ничего я никому не должен! Придумывать, как формировать бюджет — не забота предпринимателя, он должен думать только о развитии бизнеса и платить по возможности честно налоги. Я не депутат, не трачу бюджетные средства, наоборот пополняю казну. На этом моя помощь региону и заканчивается. Хотелось бы, чтобы и власть относилась к бизнесу с уважением. Пока же она демонстрирует скорее вражеский подход, например, когда посреди года предлагает ввести новый налог на имущество (речь об изменениях в региональный закон «О налоге на имущество организаций», который сейчас рассматривает Заксобрание. — «НО»).

Меня больше беспокоит не то, какой налог придумает для меня власть, а Серебренников (Кирилл, режиссер, бывший худрук театра «Гоголь-Центр»).

— (С недоумением.) А что с Серебренниковым-то? Почему его судьба вас так трогает?

Я хочу жить в обществе с иными ценностями, с европейскими.

— И я хочу. А Серебренников-то причем?

(После недоумевающего молчания.) Притом что вместо того, чтобы созидать, великий российский режиссер сейчас сидит под домашним арестом. Я убежден, что многим руководителям театров приходится обналичивать деньги — их вынуждает сама жизнь. Условный Михалков может делать то же самое, но Бастрыкин выбрал именно Серебренникова.

— Бесспорно плохо, когда «крышуемых» никто не трогает и сажают только тех, у кого нет защиты.

Вот именно — сажают независимого режиссера с ярко выраженной либеральной позицией.

— Ну Макаревича же, например, не сажают за его оппозиционные высказывания. Потому что он не просит денег у государства и не тырит их бездарно. Если тебе не хватило мозгов для того, чтобы нанять специалиста по коммерческим вопросам, то кто в этом виноват?

Серебренников стал жертвой системы, ему приходится работать в сфере, где практически нет частных денег.

— Я не считаю его жертвой системы. Если ты занимаешься бизнесом — хоть театральным, хоть иным, - то должен уметь в нем конкурировать с помощью законных способов. Сажать Серебренникова, на мой взгляд, не нужно. Достаточно было публично его «выпороть», чтобы другим неповадно было.

Возмущает, когда говорят, что он создал «Гоголь-центр» только для того, чтобы отмывать деньги.

— Это не ему одному так говорят! Это приходится слышать всем нам. Меня тоже, в налоговой спрашивают: «Зачем тебе, Димитрий Русланович, 15 предприятий? Поясни, расскажи...» И что? Нравится, не нравится - встречаюсь, объясняю.

А вы, занимаясь бизнесом, опираетесь на какую-то теоретическую основу?

— Я никогда не строил никаких теорий, делал все по наитию. Жил и работал так, как мне нравится. И чем дольше я смогу продлить этот кайф, тем счастливей буду.

Записала Наталья Коробова

Если вы очень заняты, предлагаем вам посмотреть карточки с ключевыми тезисами интервью. При просмотре материала через мобильное устройство нажмите на надпись «Читать в полной версии», которая находится в конце текста.

Другие интервью Виктора Шкуренко читайте здесь.

Самое актуальное в рубрике: Переход наличности со Шкуренко

Больше интересного в жанре: Интервью